Весна была весной даже в городе. Нарастающий, как звук, свет заливал Николо-Перервинскую обитель. Купола её храмов, как сплав драгоценных камней, сияли на солнце. Потоп золота заливал и многоярусную колокольню, головой задевающую небо. Обитель была по-праздничному весела и радостно горела на солнце.
У ворот — книжный шкаф
Я смотрел на неё с берега Москвы-реки. Светильник мира топил на склонах последний снег. Он таял на глазах, как сахар в кипятке. На стенах бывшего монастыря болтали галки, похожие на монашенок. Стены были даже не каменные, а какие-то окаменевшие от времени. Обитель, взметённая над рекой, была очень величественна, а пожалуй, что и прекрасна.
На противоположном берегу Москвы-реки низко лежала огромная картина парка Коломенского. Рафинад коломенской церкви белел на пригорке. Сыро пахло рекой. На тяжёлом зеркале воды лежала одинокая, медленная лодка. Я поднялся от берега, пройдя сквозь кованые арочные ворота.
Над воротами летели два ангела с трубами и сиял лик Николая Чудотворца. Нищим, которые поклонились мне, я подал скромную милостыню. Внутри обители стояло великое, горячее молчание. Лишь золотой солнечный звон разливался по чистому каменному двору. У ворот — обязательный шкаф с православной литературой (её может взять любой желающий). Я, разумеется, залез внутрь — ведь меня воспитывал книжный шкаф. Посмотрел Новый Завет, Псалтирь, взял «Записки тюремного священника» протоиерея Глеба Каледы. Не шутя скажу — очень поучительное чтение.
Знакомство с матушкой Людмилой
Во дворе с землёй возились пожилые женщины. У всех головы, крытые платком. При входе я видел большую, как артиллерийская мишень, информационную доску: «Боголюбивые братия и сестры! Вашему благочестивому вниманию представляются правила поведения в святой обители. Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с непокрытой головой, постыжает главу свою».
Я подошел к работающим.
— Помогай Бог, — говорю.
Одна женщина оторвалась от окучивания роз, оперлась о тяпку. Ласково глянула на меня. Это оказалась сама матушка Людмила, жена настоятеля. Я стал расспрашивать о жизни в обители. Матушка, на каждое слово расцветающая улыбкой, повела простосердечный разговор.
— У нас дважды бывал Патриарх Кирилл, — рассказывала она с тихим светом в глазах. — И прежний Патриарх, Алексий Второй был десять раз. Ведь у нас Патриаршее подворье.
Полное спокойствия выражение лица озарялось той редкой улыбкой, что встречается лишь четыре-пять раз в жизни.
— В миру, — говорю я, — не часто видишь жену большого начальника, работающую на земле.
— Мы работаем не для себя, для Бога, — вновь улыбнулась матушка.
Меня всегда поражало это чудесное умение просто и доходчиво говорить о сложных вещах. Рядом с такими людьми мне спокойно на этой земле.
Есть и огород, и скотный двор
— А это директор нашей воскресной школы, — показала матушка на женщину с тяпкой. — Тоже немолодая и ноги больные. Но работает, старается.
— Я видел и огород у реки…
— В обители есть и огород, и скотный двор — курочки, свинушки, козочки. Хорошее подспорье нашему общему столу.
— А как вы питаетесь? У духовенства, наверное, отдельный стол?
— Да вы что? — удивилась матушка. — Все едят с одной кухни — и духовенство, и семинаристы. В одной трапезной, за общими столами. Вкушают одну пищу.
Мне, конечно, было удивительно слышать такое. Это как бы генерал питался с простыми солдатами, а ректор со студентами. Но в обители действительно всё не так, как в миру. В миру мы живём так, что похороны стали важнее покойника, штамп в паспорте важнее любви, внешность важнее души. Упаковка победила содержание. Мы покупаем ненужные вещи на деньги, которых у нас нет, чтобы произвести впечатление на людей, которых мы не знаем. Вещи потеряли вес — любовь, вера, милосердие. А в обители я вновь возвращался к главному.
— Как вы содержите такое сложное хозяйство? Где брать деньги на всё? — спрашиваю.
— А сама не знаю, — по-детски улыбнулась матушка. — Иначе как чудом это и не назовёшь. За «коммуналку» каждый месяц нужно платить больше миллиона. Миллион рублей на зарплату сотрудникам. Больше двух миллионов на содержание семинарии. Каждый месяц 4-5 миллионов. Сама удивляюсь, как справляемся. Просто чудо Господне, — говорит матушка Людмила.
Если Бог за нас, кто против нас? Как говорится, дал Бог зайку, даст и лужайку… Обитель и сама постоянно помогает нуждающимся (твоё только то, что ты отдал другим, говорил Иоанн Златоуст). Я видел в обители собранные вещи, продукты для бедных. Ведь бедные хорошо чувствуют «трения о быт».
В семьях священников много детей
Во дворе рядом с матушкой трудились семинаристы (корпуса семинарии в стенах обители). Я глядел на будущих священников, которым только предстоит по-настоящему препоясаться истиной, облачиться в броню праведности и взять щит веры. Благо у них перед глазами высокие примеры.
Матушка Людмила живёт в любви и согласии с отцом Владимиром, настоятелем обители, без малого пятьдесят лет. Это два перебоя одного сердца. Вместе старятся на одной подушке. Счастье сдвоенности с Богом и друг с другом сопровождает их всю жизнь, как в большинстве священнических семей. У них пятеро детей. Один приёмный, из неблагополучной семьи (мать, отсидев в тюрьме, умерла). Конечно, по своей скромности матушка не рассказала мне об этом. Всё это я знаю не от неё. Она лишь скупо обронила.
— У нас две дочери — тоже матушки. Сын — регент.
В семьях православных священников дети часто идут по стопам родителей. В священнических семьях, как правило, и много детей. Часто берут приёмных.
Я буквально влюбился в этих женщин — скромных, тихих, ласковых. Да и как я могу относиться к женщине? Ведь она родила Бога…
«Ангела за трапезой»
— Леонид, покажи журналисту трапезную, — ласково сказала матушка в ответ на мою просьбу.
Я хотел увидеть, как едят в обители. Мы поднялись на второй этаж трапезной. Духовенство и семинаристы действительно едят в общем зале, за общими столами, одинаковую пищу. Перед едой — общее пение молитвы. В Великий пост на обед был чечевичный суп. На второе — картошка. «Бежин луг» салата — петрушка, зелень, сельдерей. Здесь не едят, а вкушают. Вдумчиво, неторопливо. «Ангела за трапезой», — говорят православные. Вместо «приятного аппетита» они призывают за трапезой встать ангелов на защиту от бесов.
В обители понимаешь: человек выше сытости.
— У нас настоятель не ест мясо. И духовенство по его примеру тоже не ест мяса. Мы, простые семинаристы, в этом случае питаемся даже лучше духовенства. Когда нет поста, мы мясо едим, — говорит семинарист 4-го курса Даниил.
В семинарии есть даже физкультура
Господь так управил, что я коротко познакомился с Даниилом. Он рассказывал мне о жизни в обители.
— У нас в семинарии каждый день по 3-4 пары. Подъём в 7 утра. По выходным служба. Сейчас, Великим постом, подъём в 4.30. В кельях живём по 2-3 человека, туалет общий, — показывает Даниил на братский корпус.
— А что изучаете?
— Много. Церковнославянский, на нём идёт богослужение. Греческий, с него переведено Евангелие. Латынь… Есть даже физкультура… Два раза в неделю — послушание. Бордюры режем, в храмах красим, убираем.
Даниил в строгом чёрном кителе, чёрных брюках, чёрных ботинках. Китель подшит белым воротничком, как в армии (семинария вообще многим схожа с армией, только устав не армейский, а церковный).
— На 4-м курсе нам выдают подрясники, — говорит Даниил.
Мощи Николая Чудотворца
Мы прошли по древним храмам обители. В Никольском постояли на полу, крытом чёрными чугунными плитами XVII века. На своих плечах я ощущал всю тяжесть веков этих стен. Понимаешь — в таких местах «бьётся сердце мира».
— У нас самые большие в России мощи Николая Чудотворца. — Лицо семинариста было возбуждено и светилось той радостью ожидания чуда, что случается лишь в храме. — А в этом месте у Патриарха Адриана была комнатка.
Даниил постучал по заделанной стене, гулко отозвавшейся скрытой пустотой.
— В безбожные годы в храме была ткацкая фабрика. Патриарх Адриан, тщанием которого в 1700 году был поставлен Никольский собор, не принял реформы Петра Первого. Патриарх никому, кроме Бога, не кланялся и удалился в Николо-Перервинскую обитель, где вскоре и отошёл ко Господу. — А здесь молилась Екатерина Вторая.
Даниил показал на небольшой Успенский храм. Это её личная молельня.
— В безбожное время здесь был кабинет директора ткацкой фабрики. В свинцовые годы прошлого столетия были репрессированы последние монашествующие. Если раньше любой монастырь был школой, библиотекой, больницей, приютом, кладбищем, то в безбожные годы стал тюрьмой, фабрикой или складом.
В храме — реставраторы
В самом большом храме Иверской иконы Божией Матери реставраторы подновляли стены — голубец, киноварь, свинцовые белила, жаркая охра сияли свежими красками. Купол, под которым висели реставраторы, был так высок, что шапка с головы падала. …
Прошло девять часов кряду. Я вышел на мощёный двор обители. Мимо, обязательно здороваясь, пробегали молодые семинаристы (но никогда не жалейте о том, что стареете, многим в этом было отказано). Позже я с наслаждением выпил в монастырской лавке литр козьего молока, чего не делал уже лет сорок. В лавке продавались и корзины с картошкой и луком из огорода обители (привет матушке Людмиле).
Когда вышел на Шоссейную улицу, уже всплыла молочная луна, превращая Москву-реку в сметану. Зажглись первые звёзды — ромашки на лугах Бога. Из-за поворота, качнувшись, выехал автобус. Я сел в него, с большим сожалением уезжая из XVII века в век двадцать первый…
Загрузка ...
